Интервью с Ириной Яковлевной Медведевой - известным детским психологом, автором многих книг и пособий по воспитанию

Подробности

Дата: 31.01.2015 08:16

На встречу с директором Института демографической безопасности, известным детским православным психологом Ириной Яковлевной Медведевой я шла не без некоторой опаски – уж больно радикальными казались её взгляды и слишком неоднозначным – отношение к ней и её коллеге-соавтору Татьяне Шишовой даже в православной среде

Они, мол, и Гарри Поттера ругают за оккультизм, и считаются апологетами телесных наказаний… Но, во-первых, кто сказал, что православные всегда и во всём должны иметь одинаковую точку зрения, если это не касается напрямую главных вопросов, изложенных в Евангелии? А во-вторых, и в Писании сказано, что Богу больше угоден тот, кто «холоден или горяч», а не тёпел – то есть, не тот, кто принимает температуру окружающей среды...

Так вот, общаясь с Ириной Яковлевной, слушая её ответы на вопросы на встречах в Самаре, легко было убедиться, что это человек прежде всего нетеплохладный и неравнодушный. У которого и сама непримиримость происходит от того, что угрожают самому дорогому, о чём болит сердце, – детству и детям.

Так, недавно они с Татьяной Шишовой написали книгу о компьютерных играх, куда вошло интервью американского военного психолога Дэвида Гроссмана, который говорит о том, что компьютерные «стрелялки» создавались изначально как тренинги для солдат, которые учат хладнокровно убивать, не получая при этом психологических травм. А для детской психики зависимость от подобных игр не просто опасна – смертельна...

Поэтому адепты «свободы любой ценой», разрешающие ребёнку опасные для него вещи, в её глазах – «люди с ледяным сердцем». Как и сторонники детского «секспросвета», и новой для нашей страны напасти – ювенальной юстиции, против которой протестуют все нормальные родители, педагоги, психологи – все, кого не устраивает перспектива детского сиротства при живых родителях – когда любое неблагополучие с точки зрения государства может стать поводом для изъятия ребёнка из семьи: от отсутствия фруктов в холодильнике до неправильных взглядов мамы или папы. Об этом говорила она и на встречах в Самаре, делясь впечатлениями от своего пребывания на Западе, в частности, в Скандинавии, где последствия современного разрушения семьи уже цветут во всей красе.

Ирина Яковлевна Медведева по образованию психолог-дефектолог, работала в детской психиатрической клинике, автор многих книг и статей по педагогике и психологии, пьес для театра кукол. Вместе с Татьяной Шишовой они придумали метод куклотерапии – вариант психодрамы, ориентированный на детей, и стали сопредседателями Международного общества артпедагогов и арттерапевтов.

Ирина Медведева: Когда в 80-е годы я работала в детской психиатрической больнице, то меня, как московского интеллигента, очень возмущало, что засекречены истинные сведения о том, сколько у нас психически больных, и люди не знают правды. Надо сказать, правда эта была очень не страшная – от 4 до 6 процентов несовершеннолетних, находящихся в пограничных состояниях. И вот уже в начале 90-х мы с Татьяной Шишовой задали себе вопрос: почему раньше таких детей было мало, а теперь они валом валят? По телевизору выступали всякие умники и говорили, что у нас разрушенный генетический фонд, потому что всех хороших людей расстреляли. То есть, все люди, которые сидели у телевизоров, слышали, что они – бросовый материал... Но это чушь, любой генетик скажет, что генетический фонд очень устойчив, он не меняется тысячелетиями. Сначала я предположила, что это, может быть, дети из обнищавших семей, где очень нервная обстановка. Но потом с удивлением увидела, что более всего невротизированы дети так называемых «новых русских». И я не могла понять – в чём дело? Я понимала, почему не выдерживали взрослые, которые долго жили с одними принципами, а потом им в одночасье объявили, что всё совсем наоборот, почему было много самоубийств в армии, почему сильные мужчины со здоровой психикой спивались, сходили с ума. Ведь в перестройку произошло не просто какое-то небольшое изменение ориентиров. Многие ориентиры были изменены на противоположные, полярные принципы жизни, мироощущения. То, что вчера было белым – и не только вчера, но и позавчера, и триста лет назад, – стало чёрным, и наоборот. Причём, если на Западе людей приучали к антихристианским принципам жизни постепенно, то здесь это очень резко было сделано. С одной стороны, это хорошо, потому что когда человеку дают большую дозу яда, то, конечно, есть опасность, что он умрёт, но кто не умрёт, тот выблюет. А когда яд дают по капельке, тогда это очень опасно – организм привыкает к яду как к норме.

Однако у детей не могло быть того, что в психиатрии называется ломкой костного стереотипа. И вот, когда я задумалась об этом, я вспомнила Юнга, его учение об архетипах, коллективном бессознательном. Я недоверчиво относилась к психоаналитическим мифам, но когда начала под этим углом присматриваться к детям, поняла, что это не миф. Юнг гениально угадал, что в человеке каким-то образом закодированы модели поведения, свойственные всему человечеству или культуре его предков.

А на уровне сознания человек подчиняется авторитетам. Дети – авторитету родителей. И если родители принимают иную систему, иерархию ценностей, иные принципы, установки и, соответственно, так воспитывают детей, далеко отклоняясь от наших культурных стереотипов, то у детей происходит хроническая сшибка сознательного подчинения и бессознательного бунта. Бунтует коллективное бессознательное, генетическая память. Но, поскольку это бессознательное, то ребёнок не может с этим ничего сделать, потому что на уровне сознания, конечно же, верит родителям. Даже когда подрастает и бунтует, всё равно верит, только делает вид, что он «самее» родителей.
Ведь подростковый бунт был всегда, но он вряд ли когда-то выражался в такой резкой форме, потому что взрослые препятствовали ему, когда бунт был ещё социально не опасен. И подросток был доволен, что поставил галочку в этом пункте биографии, показал взрослым, кто он такой, когда покурил где-то на чердаке.

Взрослый должен всегда изображать, что он не даёт вести себя так, как хочет подросток. Но, поскольку сегодня взрослые считают, что нельзя давить на ребёнка, а то он тебя разлюбит, то бедный подросток не знает, как ему еще встать на уши, чтобы взрослый возмутился. Когда взрослый это делал из-за всякой ерунды, то все были довольны.

Ну подумаешь, девочка красила губы и шла так в школу. Директор вызывал её в кабинет, потом вызывал в школу ее мать, и девочка считалась королевой школы, потому что она отважно поступила, и была довольна, что уже явила свою подростковую самость. И родители вздыхали с облегчением, потому что на следующий день она уже губы не красила и вообще на панель не вышла. А теперь, чтобы взрослые обратили внимание, наверное, надо выйти на панель или ограбить банк. Подростки в ужасе от этого…

Подросток верит и своим старшим товарищам, и молодёжным журналам. А они нередко пишут бог знает что. Мне попадались подростковые журналы, где целые разделы посвящены тому, как довести препода, как сорвать урок... Как надо ответить мерзкой старухе, которая посмела попросить, чтобы ей уступили место. Это всё пишут взрослые негодяи для детей. А дети к этому относятся как к истине в последней инстанции. Полагаю, что и в этом причина невротизма.

Потому что душа-то знает, что это гадость, а сознание не знает...

Надежда Локтева: Как же можно помочь в этом случае?

Ирина Медведева: По-разному. Есть скорая помощь и есть тактическая помощь. Что делает скорая помощь, когда у человека кровотечение? Останавливает кровь. А что делают потом в больнице? Устанавливают причину кровотечения и стараются вылечить причину, потому что кровотечение – это только симптом, тревожный, страшный. Что такое ювенальная юстиция? Это пожар, это кошмар. И так же, как при любом пожаре, нужно погасить огонь, а потом уже думать, как защитить здание, чтобы не повторялись эти пожары. Так и с детьми надо действовать и стратегически, и тактически. Тактически задача родителей, как мне кажется, откренивающая. Когда я в юности каталась с приятелем на яхте, налетел ветер, парус лёг на воду, и я должна была как обезьяна повиснуть на канате и откренивать яхту в другую сторону… Пока было советское воспитание, надо было, наоборот, откренивать в сторону послабления, потому что уж больно дети были затянуты в этот этический корсет. Теперь, когда их рассупонивают так, что они вообще уже перестают быть похожими на людей, надо устрожить воспитание в семье. Это не значит, что с детьми надо обращаться так, как с солдатами в казарме. Но родители должны понимать, что, балуя детей, готовят им психический слом.

Замечательный детский психиатр Галина Вячеславовна Козловская, которая может диагностировать психические отклонения, даже когда ребёнку несколько недель, как-то сказала мне, что памперсы вредны для детской психики, потому что не учат терпеть. «Неужели вы считаете, что крохотный ребёнок должен терпеть одну из своих основных потребностей?» – удивилась я. И она сказала: «Запомни, ребёнок должен учиться терпеть с первого дня жизни. Это залог психического здоровья».

А теперь детей терпеть не учат. И даже в жалобе родителей на то, что их ребенок очень упрямый, я всегда распознаю тайную гордость: вот какой молодец, всегда на своем настоит! Так вот, надо понимать, что сегодняшнее детское своеволие не просто ничего общего не имеет с сильной волей, оно противоположно ей. Сильная воля – это умение терпеть, умение отказаться от своеволия ради достижения цели. Поэтому каждый новый шаг в сторону комфорта, с одной стороны, замечателен, а с другой стороны, делает нас менее жизнеспособными. Я иногда думаю про себя, что антихристу с нами вообще нечего делать будет. Сначала надо будет лишить нас вот этой дребедени, без которой мы уже не можем, а потом сказать: я вам всё верну, только одно маленькое одолжение с вашей стороны…

Сегодня мы присутствуем при том, что узаконивается фашизм. Не надо ассоциировать фашизм обязательно с газовыми камерами, с криками «хайль» и со свастикой на коричневом рукаве. Это только один из видов фашизма, который, как мутирующий вирус гриппа, каждый раз меняет свое обличие. Фашизм – это богоборческая идеология, когда какая-то группа людей считает возможным и даже должным взять на себя компетенцию Бога. И раскрыть все тайны, и всё, что может решить только Господь, решать самим – например, кто вправе быть родителем, а кто не вправе. А кто не может родить, тому надо устроить экстракорпоральное оплодотворение, искусственное осеменение. Зачем жениться, выходить замуж? Хочешь ребёнка – есть специальное бюро по осеменению...

Люди, которые ещё каким-то чудом сохранились на западе, ждут, что Россия предложит какую-то альтернативу. На самом деле это не альтернатива, а героическое держание нормы в современных условиях, когда агрессивно навязывается патология как эталон. Поэтому у нас особая миссия. Это не должно нас заражать какой-то глупой гордостью, а должно давать чувство особой ответственности. Ни в коем случае не надо надмеваться над этими людьми, этому радоваться, как многие сегодня в патриотической среде. Это мерзость и подлость. Плакать должно здоровое сердце, сострадать...

Помню, как в Гамбурге один студент, будущий психолог, у которого была совершенно чудная, даже какая-то старинная наружность, глядя своими огромными серо-голубыми глазами в какую-то неведомую даль, вдруг прервал на полуслове разговор и сказал: «Какие счастливые юноши и девушки в России! Они знают, что такое настоящая любовь». Я удивилась и подумала: может быть, это больной мальчик? Ведь у него такая внешность, что он просто создан для этой настоящей юношеской любви... «А почему вы, Мориц, не можете узнать, что такое настоящая любовь? Вам ведь 21 год». – «Вы же психолог, вы должны это знать сами. У нас ведь сексуальное просвещение в школах. Невозможно с детства знать, где находятся эрогенные зоны, и вместе с тем видеть в девушке неземное ангельское существо».

Я подумала, что из него, пожалуй, выйдет хороший психолог. И сейчас многие подростки жалуются на то, что не могут влюбиться, потому что знают про потроха эти. А ведь большинство мужчин повышенно брезгливы. Не так, как женщины – вы не представляете себе, что обсуждают женщины в каких-нибудь гинекологических больницах… На девочек это так не влияет, но на мальчиков влияет роковым образом. Они не могут влюбиться, потому что с этой темы – физической любви – снимается тайна, романтический флёр. Что-нибудь одно – или неземное существо, или кровоточащее животное, как представляют женщину в рекламе прокладок по телевизору. Думаете, эта реклама для того, чтобы прокладки продать? Их и так купят, это не нуждается в рекламе. Это антидетородная мера – для того, чтобы мужчин тошнило от женщин. Так же, как и реклама средств от запора и поноса, дезодорантов, средств от волосатости ног… Всё, что должно быть скрыто, вытащено наружу. Но ведь эта тема даже не сокровенная – она сакральная.

Я ещё спросила Морица: «А разве вы не знаете, что такое настоящая любовь?» Он сказал: «Знаю, но только по русской классической литературе. Но я никогда этого не узнаю в жизни». То есть, он понимал, что его лишили, может быть, самого большого счастья, которое бывает в юности. У него украли тайну. А вместо этого сокровища – от слова «сокрыть» – бросили какие-то жалкие медяки секретов безопасного секса…

Это растление детей – страшное преступление, которое ждёт своего Нюрнбергского процесса. Просто никто, кроме верующих людей, к этому не относится достаточно серьёзно, не понимает, насколько это роковая порча не только нравственности, но и психики. Это страшно влияет на судьбу. Если душа не переживает этой первой любви романтической, она очень часто потом идёт вкривь и вкось, поскольку застревает на той фазе, которую должна проплыть и двигаться дальше.

Я помню, как пришлось воевать с этими тётками из организаций планирования семьи. Был 1997 год. Никто из коллег меня тогда не поддержал, все говорили, что не надо быть дремучими, что дети должны знать правду о сексе, чтобы быть счастливыми, и только Церковь что-то робко лепетала, потому что очень боялась вступить в конфронтацию с государством, ведь ей только позволили дышать… И я на всех круглых столах говорила: «Этого никогда не будет!» И это действовало магически, хотя я это говорила от отчаяния, от ужаса. Ненавидела их за то, что они хотят растлить детей прямо в классах.

Надежда Локтева: Наверняка эти люди искренне верили в то, что делают правильно, желают добра…

Ирина Медведева: Очень трудно получать большие западные деньги и засыпать и просыпаться с мыслью, что ты совершаешь преступление, что ты стал фашистом и состоишь в фашистской организации. В гитлеровской Германии эта организация называлась совершенно откровенно: «Контроль над рождаемостью». А потом ей пришлось придумать более политкорректную вывеску – «Планирование семьи»... Конечно же, люди, которые нанялись обслуживать эту организацию в России, знали, что делают, но они себя убедили в том, что это необходимо в наших условиях. Что родительство должно быть только ответственным. Другое дело, что при таком подходе детей не будет, потому что, если вот так ответственно отнестись, ты всегда не готов. Особенно в девяностые годы, когда у большинства людей не было нормального заработка, и сейчас у большинства нет жилья, такого, какое предполагается для «ответственного родительства».

Я выросла у бабушки и дедушки в коммунальной квартире. Тогда в Москву всегда приезжало очень много родственников и друзей, чтобы купить колбасу, и дети – я и мой младший брат – были счастливы, когда приезжали гости, потому что тогда детям разрешалось спать на полу. И ничего страшного не произошло. Теперь считается, что, если у ребёнка нет своей комнаты, то его не надо рожать.

Надежда Локтева: Известно ваше высказывание о том, что сведения о сексе ребёнок должен получать, как и раньше, в подворотне. Вы действительно так считаете?

Ирина Медведева: Да, потому что к сведениям из подворотни ребёнок и относится как к сведениям из подворотни. И если эти сведения не поддерживаются значимым для него взрослым, то до поры до времени вытесняются из сознания. Надо сказать, что так мудро устроен ребёнок, что эту информацию он воспринимает в мифологической форме и отделяет узнанное от своей матери. Поэтому особая подлость «секспросвета» в том, что там сразу говорится про папу и маму…

Надежда Локтева: Но когда родитель агрессивно реагирует на вопрос ребёнка, откуда берутся дети, это тоже вредно…

Ирина Медведева: Агрессивно вообще надо запрещать себе реагировать на вопросы ребёнка. Но я хочу сказать, что маленькие дети всегда удовлетворяются самым общим ответом на этот вопрос, даже мифологическим. Есть такое понятие в психологии – охранительные мифы. Мифы, что ребёнка нашли в капусте, или его принёс аист, или его купили в магазине, охраняют психику от того знания, которое не только преждевременно, но и очень вредно в его возрасте. Но даже когда родители дают ответ, приближенный к истине: что тебя вынули из животика, – ребёнок этим тоже удовлетворяется и успокаивается на этом. Очень часто родители сообщают ребёнку то, что он и не хочет знать, и не требовал. Но если этот вопрос задаёт подросток, то он чаще всего просто провоцирует родителей на смущение, потому что он уже всё знает. Сейчас слишком много источников для этого знания.

Надежда Локтева: Не просто источников, а, по-моему, настоящее давление идёт на подростков в средствах массовой информации…

Ирина Медведева: Идёт насильственное растление. И лучше бы наши правозащитники, которые так много внимания уделяют проблемам насилия над ребёнком в семье, занялись проблемой насилия в средствах массовой информации, защитили бы детей от растления. Ребёнок имеет право на чистоту, он имеет право не знать. Его этого права насильственно лишают.

Оскверняется всё, даже дружба. Я когда смотрю фотографии, то вижу, что вплоть до недавних лет мальчики-друзья часто фотографировались в обнимку. Это было нормальным совсем недавно, а сегодня уже невозможно друзьям обняться, потому что кто-то может засмеяться и сказать, что они «голубые».

Надежда Локтева: Вы где-то упомянули, что психологии как науки не существует. Почему вы так думаете?

Ирина Медведева: Потому что сегодняшняя психология не занимается душой человека. Занимается стимулами, реакциями, мотивациями, особенностями восприятия, но душой – в том смысле, в каком «психе» по-гречески – душа, – не занимается. Я это говорю даже не с точки зрения критики, а констатирую, что это пока не наука о душе. Но может быть, это и хорошо, потому что душа – это тайна. А тайна – это не секрет, который можно разгадать, её можно только примитивизировать и думать, что разгадал. Тайна – это компетенция Создателя, а не человека.

Сегодня мы всё чаще и чаще встречаем нестандартную депрессию, она не имеет маниакальной фазы. Очень часто лечат человека, у которого депрессия – это, если можно так выразиться, здоровое страдание, которое связано с потерей или отсутствием смысла жизни – то, что величайший психиатр Виктор Франкл назвал нооневрозами. Бездумный психиатр назначает ему таблетки, но не может помочь найти смысл жизни, которого сам не имеет. Кстати, это большая беда и психологов, и психиатров, и психотерапевтов, что они сами часто так упрощены, у них такое узкое культурное и интеллектуальное поле, что они не огибают своей психикой психику пациента. Психолог должен быть человеком всё-таки с развитой душой, так же, как и учитель. Это очень важно, когда речь идет о душе…

Надежда Локтева: И здесь у православного психолога, наверное, больше возможностей помочь?

Ирина Медведева: Любой фобический невроз – страх темноты, высоты, одиночества, замкнутого пространства – это трансформированный страх смерти. А как ребёнка исцелить от этого страха? Одна игра, другая игра, кукольный театр – это всё хорошо. Но потом он ещё подрастёт, и опять у него новые страхи появятся. Ведь смерть-то реальна. И как вы сможете справиться с этим без Церкви, без веры? Ведь ребёнок, чем больше живёт, тем больше видит смертей в своей жизни: умирают бабушка, дедушка, родные, знакомые…

Одна немецкая коллега как-то сказала, поморщившись: ну, у вас всё-таки очень архаичное общество, у вас смерть интегрирована в жизнь. Мы даже родственникам стараемся не сообщать о смерти близкого, чтобы их не расстраивать, а у вас очень архаичное общество… Но тот же Виктор Франкл, когда к нему приходил человек со страхами, не пытался опровергать эти страхи – напротив, порой усугублял, и это давало потрясающий терапевтический эффект – у человека появлялась воля к сопротивлению. А страх смерти вообще, мне кажется, не надо опровергать даже у детей. Его и нельзя по-настоящему опровергнуть. Если хорошенькая женщина думает, что она некрасивая, то это опровергает сама жизнь, когда в неё кто-то влюбляется и признаётся ей в любви. Но когда ребёнок боится смерти, то, чем старше он будет становиться, тем труднее будет ему врать. Это как раз счастливый момент педагогики, когда можно рассказать о вечной жизни, привести к Богу…

Надежда Локтева

Приобрести книги И.Я.Медведевой

• < Назад
• Вперёд >