Дорогая моя вещь

Подробности

Дата: 25.01.2016 08:21

Я никогда не видела таких колясок и даже не подозревала, что существует подобная мода. Я имею в виду не просто улучшение модели для удобства малыша и того, кто его катает, а именно самый настоящий колясочный «фэшн», который меняется каждый сезон, как моды на пальто или платье

Коляска была прекрасна: кожаная, цвета топленого молока, с каким-то продуманным дизайном, чтобы малыш лежал в максимально комфортной позе (по мнению уже взрослых ученых-физиологов). На коляске висела сумка из такой же кожи. Ремень сумки был какого-то особенного плетения в косичку и украшен диковинными бубенчиками. Из сумки выглядывали различные бутылочки, погремушки, а из специального кармашка с боку – памперсы. Все это было подобрано со вкусом, знанием дела и шиком. В коляске утопал кто-то в рюшах, совершенно не оправданных в этот прохладный осенний день. Рюши были надеты поверх белоснежной, сложного кроя одежды, на ногах красовались модельные кеды, усыпанные стразами.

Дело было днем, в людном кафе, в центре крупного города. Кафе «модное», на французский манер, любимое место туристов. Оглядела владельцев коляски, их было трое: молодая женщина, та, что периодически просовывала бутылку внутрь коляски, мужчина, явно любящий свое красивое тело более, нежели все, что его окружает, и еще одна молодая женщина, которая иногда, кивая головой в сторону коляски, спрашивала: «Чего ей?» (это она, видимо, о той, которая была украшена рюшами и лежала в драгоценной коляске). «Та» не давала спокойно поесть, постоянно капризничая и суча кедами в стразах по белоснежному матрасику в коляске. Женщина, что привезла коляску, отвернула ее от себя и стала качать ногой, объявив за столом: «Вечно заснуть не может, издевается, сейчас покричит и уснет». Личико обитателя коляски теперь оказалось прямо напротив меня, и я увидела, как бедное дитя месяцев семи-восьми (а именно оно лежало в шикарном люксовом ложе) беспокойно ерзает и призывно плачет, дергая ручонками то свои рюши, то покрывальце, вышитое вручную заморскими кудесницами. Подумалось о том, что сейчас обед, и миллионы деток во всем мире сладко спят в своих кроватках, а уставшие матери, радуясь нескольким часам передышки, гадают, на что потратить долго-жданную паузу: на свои дела, на сон, на общение с подругой, на уборку дома или еще на тысячу и одно важное дело. Слышно было, как трое, что пришли с коляской, громко смеялись и обсуждали вчерашнюю удавшуюся вечеринку и средства от похмелья, кото-рые помогли подняться в это утро с постели. Сижу, гадаю: интересно, где была малышка в рюшах вчера вечером, неужели тоже с ними? Та, что качает коляску, делает это ногой, но, видимо, утомившись от монотонного действия, предлагает мужчине поменяться местами. В ответ со смехом звучит: «Ты ж худеть собралась, тебе полезно, качай ягодичную мышцу». Трое весело засмеялись, хрустя круассанами. Чувствую, как во мне рождается цыганка-воровка: представляю, как я в костюме супермена подбегаю к коляске, хватаю ее содержимое и одним прыжком оказываюсь на улице: дитя спасено! Чувствую, как от этих мыслей и всего увиденного накапливается гнев… Любой посторонний, увидев роскошные одеяния младенца, подумает: как же повезло тому, кто родился в достатке. А я отчего-то думаю о том, что умирают не только от голода, но и от «переедания»…

Вспомнился Иван Карамазов из романа Ф.М.Достоевского «Братья Карамазовы». Именно он сказал слова, которые, не задумываясь, цитирует весь честной народ: «Весь мир не стоит слезинки ребенка». А дальше он повествовал о том, что есть такие семьи, где детей держат в черном теле, мучают, избивают, подвергают насилию, и именно от таких родителей нужно детей оберегать. Такие мысли могли родиться только у ребенка, не знающего материнского тепла и отцовской справедливой строгости. Иван был прав своей собственной правотой. Роман начинается с описания детства троих братьев, и ничего, кроме сочувствия и сострадания к мальчикам, читатель не испытывает – дети не знали родительской любви и заботы, хотя Господь Бог и посылал им сердобольных людей на пути.

Действительно, детство – время первых травм. Прежде чем ребенок научится ходить, он сотни раз упадет – так надо, чтобы научиться твердо стоять на ногах. Прежде чем ребенок вырастет, он сотни раз изранится о реальную жизнь, и так, видимо, тоже надо, чтобы суметь жить дальше. Каждый из нас имеет багаж этих травм, каждый рано или поздно приходит к тому, что разрешает себе оплакать свое детство, ту его часть, где зародилась первая настоящая боль. И это делает нас самими собой. Но как быть тем детям, которые не дети, а вещи? Дополнения к красивой коляске, манекены для дорогой одежды? Как быть тем детям, которых родители не зовут по имени, не смотрят в глазки, умиленно улыбаясь? Как быть тем детям, которых всемогущие родители попросту выключают тогда, когда им, родителям, это нужно: отвернула коляску от себя – и не вижу, что «оно» там делает, кому «оно» улыбается и кому плачет. Девочка, которая лежала в коляске, была идеально красивым младенцем. Сердце сжималось от боли и понимания, как надоела она этим троим своим плачем и тем, что ей не спится по желанию взрослых.

Отчего-то вдруг вспомнился Гренуй, главный герой самого омерзительного, на мой взгляд, романа прошлого века «Парфюмер». Он был пятым ребенком женщины, которая рожала у рыбного прилавка и сваливала родившихся вместе с рыбными потрохами, что увозили вечером в помойную яму. Жан-Батист Гренуй тоже лежал среди гниющих рыбных потрохов, но чудом остался жив. Его мать повесили на Гревской площади в Париже, а новорожденный начал свой путь скитаний. Ни одна кормилица не хотела его вскармливать даже за деньги: так жаден он был к материнскому молоку, что истощал кормилицу в считанные дни. Его носили в корзине от дверей к дверям, словно он вещь, мешающая жить простым людям, к несчастью, еще и одушевленная да еще и крещеная сердобольным святым отцом. Да, видимо, перебор, ведь тут-то ребенок жив, здоров, упитан и наверняка путь его освещен завидными перспективами. Но психологам давно известно, что опредмечивание, овеществление ребенка делает из него не просто травмированного в будущем человека, а буквально душевного инвалида, бесконечно жадного к человеческому теплу и вниманию. Этот «выросший ребенок» всю жизнь будет искать подтверждений того, что он живой и достоен человеческого отношения, и, увы, чаще всего поиски эти лежат через химические и прочие зависимости: то, что быстро «заполняет» черную дыру дефицита любви в душе. Как не вспомнить здесь французского мыслителя Сартра, того, кто имел именно такое детство: «Вот так новости! Да ведь ты у меня всегда весел, всегда поешь. И о чем тебе грустить? У тебя есть все, что хочешь». Она была права: балованный ребенок не грустит. Он скучает, как король. Как собака», – буквально кричит от боли писатель в своем автобиографическом романе «Слова». Сартр вырос человеком, неспособным быть верным, посвятить себя чему-то, находился в вечном поиске и отрицании. И именно ему мы обязаны фразам, которые то и дело звучат как жизненный девиз: «Ад – это другие люди», «У каждого человека в душе дыра размером с Бога, и каждый ее заполняет, чем может». Сам философ окончил жизнь, доведя ее до абсурда, удочерив свою любовницу и предав женщину, с которой бок о бок прожил пятьдесят лет, смешивая транквилизаторы с алкоголем, и разочаровавшись во всех своих написанных книгах и статьях. Будучи идолом в семье, он так и не стал для самого себя человеком, дающим тепло и любовь и принимающим их от других. Он умел светить, но умел ли согревать?

Мои размышления о Парфюмере, Сартре, Иване Карамазове прервал крик женщины-что-качала-коляску. Она встала, резким движением схватила рюши, встряхнула в воздухе и передала мужчине. Тот сказал: «Ну не хочет спать, пусть не спит» и положил на свои колени маленькую, трущую кулачками глаза девочку.
Я вышла из кафе. Битые, недокормленные, оборванные дети несчастливы. И их жаль, им помогают добрые люди. Но как же быть с теми, кому общество в большинстве своем завидует? Как быть детям, украшающим модную коляску, одетым по последней моде, но так же не знающим материнского тепла? Сколько они потом станут «высасывать» внимания и тепла из других людей в надежде хоть на короткое время унять боль и заполнить ту самую дыру, что размером с Бога? Люди осуждают балованных детей, детей, у которых все есть. Мы привыкаем судить «по одежке», а с одежкой-то у них все отлично. Но, как сказал классик, «глаза слепы», и думаю, что неплохо было бы понимать, что за каждым «хозяином жизни», «баловнем судьбы» стоит тот самый ненасытный младенец, который когда-то не получил главного – маминой улыбки.

Анна Лелик

Приобрести православный семейный журнал «ФАМИЛИЯ»

Подписаться на православный семейный журнал «ФАМИЛИЯ»

• < Назад
• Вперёд >