Извлечение капитана

Подробности

Дата: 16.05.2016 00:45

Больше всего на свете детям приходится ждать. Ждать дня рождения, Нового года, летних каникул, маму в детском саду, обещанного подарка, внимания вечно занятых родителей или усыновления — ждать, ждать и ждать...

И дети ждут, терпеливо, как иной раз собаки или кошки ждут исчезнувших куда-то хозяев. Животные, бывает, в этом ожидании и умирают, а дети чаще всего просто взрослеют. Взрослым тоже приходится ждать — зарплаты, отпуска, повышения, дорогого человека из какого-нибудь далека, но у них куда больше дел, и ожидание служит их привычным фоном. Так за делами и ожиданием проходит жизнь — оглянешься, а ее уже нет.

Дольше и больше всего в детстве мне приходилось ждать папу. Уроженец маленького села под Запорожьем, он ушел из дома в шестнадцать лет, поступил в Херсонское мореходное училище, и сразу после учебы отправился в моря. Индийский и Атлантический океаны, торговые, рыболовецкие и исследовательские суда — вот где он пропадал десятки лет. Оттуда он возвращался в наш городок в дельте Днепра — в Херсоне он встретил мою маму и поселился в нем, здесь родились я и мой младший брат. Но почти вся папина юная и зрелая жизнь прошла в море; в последние годы, когда многомесячные рейсы стали слишком большой тяготой для отца, он работал на пассажирской линии Николаев – Стамбул, а потом окончательно сошел на херсонский берег и осел в маленьком пароходстве на должности офицера по безопасности мореплавания. Теперь он на пенсии — хозяйство, уход за хворающей мамой и недолгие поездки на дачу занимают все его время. Когда папа оставил свое «дальнее плавание» и пересел на черноморского «пассажира», он подсчитал, что «чистого моря» в его жизни было двадцать лет. Столько же в нашей жизни было и «чистого ожидания» папы.

Капитаном папа стал рано; в своем пароходстве с загадочным названием «Югрыбпромразведка» он оказался самым молодым среди «кэпов». Капитанов всегда не хватало: особые превратности морской судьбы этому способствовали. Капитаны то и дело попадали в разные переделки и передряги, из кото-рых иногда выходили уже не капитанами, а иной раз и вовсе не выходили. Поэтому папа, с его неукротимой энергией и вечной тягой к путешествиям, из морей возвращался ненадолго.

Стандартный рейс длился четыре месяца; папа обычно делал два-три подряд, а в отпуске редко бывал дольше месяца — поэтому я иногда называл его «капитаном долгого плавания». Неудивительно, что в мои самые ранние годы я успевал забыть папу и обращался к нему с нелепым «дядя»; он рассказывал потом, что я, присмотревшись к «дяде», пробовал потихоньку его окликнуть «папой» из какого-нибудь закутка. И вот тогда происходило узнавание, и случалась встреча с папой, а не с «дядей». После радостных и бурных объятий мои щеки всегда горели — уж такая у папы была жесткая щетина.

При такой морской жизни и маме, и мне, и брату приходилось подолгу ждать отца. Ожидание наполняло всю нашу жизнь; мы, дети, об этом, правда, особо никогда не задумывались, а мама об этом не говорила. Но однажды мне в руки попал пакет, в котором хранилась пачка ветхих писем и телеграмм. Часть их была отправлена из нашего городка; ответы прибывали в наш дом со всего света: Африка, Индия, Канарские острова, Персидский залив, изредка — Европа. Я не прочитал эту переписку, мне стало неловко — первая же раскрытая мной телеграмма заканчивалась словами: «Живу только надеждой на встречу». Я уложил письма обратно в пакет и вернул его на место — в глубину секретера. Потом вспомнил, что когда-то давно уже читал именно эту телеграмму; я тогда еще удивленно спросил маму: «Как это — «живу только надеждой на встречу?». Мама засмеялась и спросила:

– А чем же, по-твоему?

– Продуктами питания, — назидательно ответил я, и мама расхохоталась в ответ. Видно, любил я «умничать»; однако смысл такой жизни — только надеждой на встречу — был мной вполне осознан на собственном опыте уже тогда.

Вот так мы и жили — надеждой на встречу. Папа нашу надежду не обманывал и всегда возвращался. Судя по тому, что он рассказывал о своих приключениях, шансы на такой финал иной раз бывали весьма невысокими. Такова морская жизнь; помню, как-то папа показывал мне свой выпускной альбом из «мореходки» и кратко упоминал о судьбе того или иного курсанта. Меня поразило, скольких его сверстников уже не было в живых. Кто-то погиб еще во время учебы; многие не вернулись из своих пла-ваний или умерли на берегу — кто от профессиональных болезней, а кто — от избытка авантюризма и от бесшабашности. Те жеистории могли быть рассказаны и моим дядей; он тоже плавал, только на Тихом океане. Дядя мой до сих пор, слава Богу, жив и относительно здоров, а вот многие его друзья так и остались в своем дальнем плавании навсегда.
Конечно, в морской жизни бывали и другие моменты, ведь не только тяготами море манило папу. Он рассказывал, как однажды в трале оказалась латимерия — ископаемая кистеперая рыба, чуть ли не ровесница динозавров. Папа утверждал, что это был первый в истории случай поимки этого доисторического существа. Радист немедленно передал на берег радиограмму о сенсации, берег затребовал подробного научного описания рыбы, однако к тому времени матросы уже превратили ископаемое чудовище в строганину и съели его под водку. Но скандала не получилось: с тех пор латимерия попадала в трал регулярно. «Места знать надо!», – заключал папа свой рассказ о кистепе-рой рыбе. А еще я слышал, будто в багдадском музее хранился переданный ему в дар невероятной величины групер (еще известный как мероу), тоже пойманный экипажем отца. Впрочем, посмотреть на эту рыбину после «Бури в пустыне», наверное, уже нельзя.
Ожидание, как я его помню с самого раннего детства, ощущалось особенно остро непосредственно перед возвращением папы. Месяцы протекали незаметно, а вот дни и часы — нет; казалось, время остановилось, а часы бессовестно врут. А потом — вдруг, всегда неожиданно — у подъезда останавливалась бледно-желтая «Волга» с шашечками, и из нее выгружался папа. Но чаще бывало так, что я, измаявшись ожиданием у подъезда, убегал куда-то ненадолго и момент папиного приезда пропускал; однако стоило войти в лифт, как факт папиного прибытия становился неоспоримым. Я узнавал об этом по запаху. Только папа во всем нашем доме курил «Мальборо» — тогда эти сигареты были только американскими, никаких лицензий или там подделок. Запах этот в лифте я распознавал сразу; мне тогда казалось, что лифт застрял — так неспешно он взбирался на наш пятый этаж. И я ни разу не ошибся — папа уже был дома; он хватал меня, мы обнимались и расцеловывались, и мои щеки снова горели, оцарапанные его медной щетиной…

Но иногда папино отсутствие становилось болью; бывали такие радостные и горестные моменты, когда мне очень хотелось, чтобы папа был рядом. Тогда я забирался в шкаф и при-мерял на себя его китель и фуражку с «крабом» — так мирные моряки называли черную шитую золотом кокарду на своих головных уборах. Впрочем, папе вполне можно было бы носить и кокарду военно-морскую — он совершил несколько походов в Персидский залив, доставляя снабжение советской военной эскадре. Много лет спустя он даже получил своего рода награду за те опасные походы — ведь ходить приходилось через минированные воды, а иногда даже отбиваясь от нападений местных пиратов. Уже после распада СССР, в независимой Украине, папе за его ратные труды дали статус «участника боевых действий» и все, что к нему прилагается: скидку на коммунальные услуги и некоторые виды обязательного страхования.

Припоминаю, однажды зимой, незадолго до Нового года, мне стало остро недоставать отца. По-моему, все вместе мы встречали этот праздник всего несколько раз. Мне очень хотелось, чтобы папа оказался дома — хотя бы ненадолго. Я бродил по квартире вокруг елки, слушал невнятное бормотание телеви-зора, глухой шум воды в ванной, шаги и гудение лифта в подъезде, смотрел на темные окна — нет, ничто не обещало мне чуда. Папа приедет нескоро.

Тогда я открыл папин шкаф и натянул на себя его старый капитанский китель и фуражку с «крабом», но тоска от этого только усилилась. Мне совсем не хотелось превращаться в папу или в его подобие — мне хотелось, чтобы он сам немедленно вошел в дверь, обхватил меня сильными руками, приподнял, прижал к себе и больно, до волдырей, оцарапал щеку и даже ухо своей небритой щекой. А еще, чтобы потом наступил Новый год, начались зимние каникулы, но сначала — пусть приедет папа!

Бывает такое невыносимое состояние, когда, чтобы получить желаемое, сделать ничего нельзя, и ничего не делать — тоже нельзя. Вот именно это и свалилось на меня между папиным шкафом и бесполезной новогодней елкой — нужно было что-то немедленно предпринять. И я выгреб из шкафа папины вещи и потащил их к дивану перед телевизором. Китель, куртка, джинсы, туфли, шарфы — все пошло в ход. Через несколько минут на диване сидел «папа». Вместо головы я приладил ему круглую подушку в виде языческого солнца и водрузил на нее папину черную шапку-ушанку (она хранилась дома, потому что папа тогда находился в «низких широтах», где-то у берегов экваториальной Африки, где теплые вещи ни к чему).

Чучело, конечно, только одеждой напоминало папу, но я хотя бы избавился от разрывавшего меня желания что-то делать с тем, с чем поделать ничего нельзя. Я уселся в кресло и принялся созерцать своего «капитана», перебирая в памяти его морские истории и тосковал о нем безмерно…

И не заметил, как стих шум воды в ванной, в комнату вошла мама; на ней был халат, накинутый поверх ночной сорочки. Она сделала несколько шагов и заметила «папу» на диване перед телевизором; мама с коротким вскриком запахнула халат на груди и убежала в коридор…

Потом, когда «папа» был уже «разобран», а его одежда и подушка-солнце вернулись на свои места, мама рассказала мне, что приняла чучело за кого-то из папиных коллег, прибывших от него с каким-то известием. Она прекрасно знала, что папа никак не мог вдруг перенестись из Центральной Восточной Атлантики — ЦВА — на наш диван; она ждала его, ждала терпеливо, всем сердцем, как умеют ждать женщины, животные и дети, но еще она слишком хорошо знала, как все устроено во взрослом мире. Нет, папа никак не мог появиться в доме в тот день. Поэтому мама только испугалась, увидев в квартире «незнакомца». Да, глупая вышла шутка, но я совсем не шутил…

…Папа всегда подтрунивал над моим детским желанием стать моряком, от чего оно только усиливалось. А, может, он тогда тоже считал это возможным? Первой книгой, которую я прочитал самостоятельно, был «Робинзон Крузо» – и только потому, что папа читал мне ее вслух. Я до сих пор помню, как мне хотелось прочесть ее самому — когда же я действительно начал ее читать, у меня в голове звучал голос папы — моего самого авторитетного и самого любимого «капитана». Когда я подрос, папа категорически запретил мне поступать в мореходное училище, но к тому времени у меня уже не было намерений бороздить моря-океаны. Я избрал сухопутную профессию; пока я еще не знаю, благодарить ли мне папу (да и себя) за такой выбор, но думаю, что мои дети должны быть за него благодарны своему деду. Уж им-то не придется сооружать «папу» из старой куртки, джинсов и подушки — ведь я не навязал им необходимость ждать меня из таких краев, откуда, бывает, и не возвращаются. Мне такая ответственность не по плечу. Моим детям, конечно, тоже придется чего-то или кого-то ждать в этой жизни, но это ожидание станет их собственным выбором. А я — вот он, всегда рядом; обнимут — и я оцарапаю их щеки своей медной щетиной…

Спасибо тебе, папа.

Максим Федорченко

Приобрести православный журнал для семьи «Фамилия»

Подписаться на православный семейный журнал «Фамилия»

• < Назад
• Вперёд >