Почему никто не сказал маленькой православной Маше, что она не плохая?..

Подробности

Дата: 30.06.2020 20:43

Мне 28 лет, и у меня тревожно-депрессивное расстройство. Маленький ребенок на руках, неустойчивое настроение и постоянная тревога, которая то обостряется, то утихает. Сейчас я чувствую, как сжимается диафрагма, как сутулится моя спина. Это непростой день

Я бы хотела описать мой опыт в православной церкви. Хочется освободиться от тяжести, которую несу на себе.

Текст читает Ксения Волянская:

Я пробыла активным членом РПЦ около 20 лет. И прошла классический путь «хорошей» православной девочки. Сейчас я чувствую сожаление от того, что раньше не поняла, что можно думать и жить по-другому. Вне системы ценностей и понятий Церкви.

У меня были горящие верой родители, волны начала 1990-х. Папа, импульсивный и увлекающийся, пришел в храм вслед за мамой. Этому событию предшествовало выбрасывание им креста из окна двенадцатиэтажки. Мамина история воцерковления дивна: она включает в себя чудесный эпизод с молитвой знакомого монаха за папу, и последовавшее за этим обращение отца в христианство.

Папа подолгу после этого трудничал на Валааме. Привозил мне морскую гальку из паломничеств.

Одни из самых светлых моих воспоминаний о детстве — это храм, вся наша семья там, вместе, под настенной росписью Веры, Надежды и Любови. Или ждем друг друга перед входом в церковь. Июнь, теплый ветерок по ногам, небо и много зеленого цвета. Мне надежно. Скоро мы пойдем домой, есть желтую кашу (так мы называли пшенку). Папа будет сидеть во главе стола, а мама и старшая сестра слева и справа. Это был период мира и безопасности, мне было около четырех лет.

Хождение в храм по воскресеньям и субботним вечерам было фоном моей жизни много лет. Домашние иконы, хранящиеся годами бордовые пасхальные яйца, ругань за описанный котом календарик с Иисусом Христом.

Я пытаюсь представить свою жизнь без всего этого, и не могу.

Хорошие воспоминания перемежаются со страхом. Помню, как рассматривала икону и уронила ее ликом на стол, мама здорово расстроилась и сказала, что я теперь виновата, с Богом нельзя так поступать. Божье наказание за грехи и моя вина были для меня, Маши из детского сада № 92, реальны. Это позже, через много лет я прочитаю о том, что пока кора головного мозга ребенка не сформирована до конца, он принимает на веру абсолютно все, без возможности критически осмыслить сказанное взрослыми. Любыми.

Радуйтесь, авторы православной литературы. Все, говорившееся в книгах с золотым крестиком на корешке, было для меня авторитетом. Я читала о том, что гордость — страшный грех, а раздражение — его верный симптом. Я диагностировала у себя самые отвратительные человеческие качества, а когда делала что-то дурное, все больше понимала, что я действительно плохая.

Сейчас это вылилось в неистребимую мысль о том, что со мной все давно ясно, и, вообще-то, кончено. Мне 28, у меня чудесная двухлетняя дочка, любящий муж, — и глубокое отторжение себя. Я знаю, почему я стала такой. Ежемесячная исповедь, начиная с семи лет, субботние копания в себе над листком с надписью «Грехи» опустошали. И приучали выискивать в себе плохое. И ненавидеть себя за любое хорошее 15 лет подряд. Гордость же, смертный грех.

Я выросла, и за годы жестоких самобичующих тренировок приобрела свой собственный внутренний голос, который совместил в себе строгость родителей и непререкаемость мнения Церкви. Он судил меня строже всех, обвинял и делал больно. Любое прочитанное мнение святых отцов било по мне, присоединялось к сонму правил и было обязательно к исполнению.

Тем временем я окончила школу, семья распалась, папа ушел от нас. Я поступила на вполне светский исторический факультет, и даже тогда не утратила, а только закалила свой «православный фильтр» для входящей информации. Отсекала и моментально забывала любые утверждения преподавателей, которые не вписывались в рамки моей веры. Но я все же думала, вопросы не иссякали никогда. Я давила их в себе, запрещала. Но подспудно я понимала, что мир может оказаться шире, и от этого было не по себе.

В моей жизни тогда были статьи на епархиальные сайты, проведение экскурсий, руководство паломническими группами, приходское консультирование, супер-активное участие в православной «молодежке», игра в миссионерском театре. Но этого, очевидно, мне было мало, и на 3 курсе университета я добавила в это «резюме» обучение детей в воскресной школе и самой себя на катехизаторских курсах.

Можно сказать, что я не копала глубоко. Не читала «Лествицу» и «Добротолюбие», имена святых отцов Церкви были хорошо знакомы, но мне не хотелось штудировать их труды от корки до корки. Воспитание в семье, где на каждой книжной полке были православные книги, сделало свое дело, и я разбиралась в священной истории и иконописи лучше, чем кто бы то ни было с моего курса.

Звучит все это отлично: при посещении Эрмитажа я могла свободно рассказать одноклассникам, что происходит на большинстве полотен. Это — Юдифь, а это — Давид. Все понятно. И не все было черно, как может показаться из рассказа. Когда я смотрю на фотографии из своих паломнических поездок, вижу, что тогда мне было хорошо. Я была среди единомышленников, и чувствовала себя в безопасности.

Сейчас немного страшновато, когда встречаю в сети или в родном городе своих православных знакомых. Один публично делит людей на «хороших» православных и презренных «остальных». Другая моя талантливая знакомая, в прошлом глава молодежной общины, все больше теряет себя. В нашей общине было много странных людей. Придирчивые искатели благочестивых невест, книгочеи в очках, и, собственно, сами невесты. Было среди них немало странных субъектов, как в любом православном сообществе. Сегодня я не общаюсь ни с кем из своих церковных друзей. С большинством отношения разладились сами собой. Когда я говорю кому-то из них, что в храм я больше не хожу, меня тактично расспрашивают, как о болезни. И общение прекращается. То, что связывало нас помимо веры, теперь не считается. Я заразна, я — не вернулась.

Сейчас я чувствую отчаянное желание поговорить с такими же, как я, «невозвращенцами». Вне храма я чувствую себя менее защищенной, менее спокойной, ведь опереться на ясные и понятные догмы больше нельзя. Теперь у меня нет уверенности в том, как правильно выстраивать свою жизнь. Приходя на службу в свой храм, я знала, что я нахожусь в потоке, который принесет туда, куда нужно, если я ему доверяю. И жизнь была, действительно, проще и легче. Был Бог, который лучше знает и направит, были четкие критерии для выбора всего: книг, друзей, еды.

Большую роль в моем «отпадении от Церкви» сыграл отъезд из-под маминого крыла. Первая исповедь вне дома показалась мне вторжением в мягкую и ранимую меня. И это ощущение с годами усиливалось. Я стала читать научно-популярные книги, открыла для себя мир биологии и антропологии. Юваль Ной Харари, Ася Казанцева и Ричард Докинз. После книг этих авторов я не смогла думать о мире так, как раньше. Теперь ход мыслей изменился. Вопросы, которые годами одолевали мой ум, получили шанс прозвучать открыто. И стало так легко.

«Не лезь под юбку Матери-Церкви!», «Церковь свята, а потому всегда права», «Отпадение от Церкви — самый страшный грех». Все это до сих пор вертится в моей голове, и вызывает то раздражение, то агрессию, и один главный вопрос: почему никто не сказал маленькой семилетней Маше, что она не плохая? Почему в православии самобичевание прививается так рано, и на всю оставшуюся жизнь?

Нет, теперь я попробую полюбить эту девочку в себе. Она не была виновата, и я готова ее защищать. Спасибо вам за возможность сказать это публично.

Мария

• < Назад
• Вперёд >