Нет больше разлуки

Подробности

Дата: 17.07.2020 06:05

Нынешние временные страдания
ничего не стоят в сравнении с той славой,
которая откроется в нас (Рим. 8, 18).

Чёрно-белые кадры кинохроники 1913 года... Николай II отплывает от берегов Костромы, люди заходят по грудь в воду, протягивают руки к царю-батюшке. Через несколько лет эти же люди будут сочинять гнусные частушки про его семью и желать ему смерти. События рубежа февраля-марта 1917 года положат конец существованию монархии и толкнут огромную страну в объятия красного террора. «Разруха в головах» многомиллионного народа обернётся голодом, нищетой, гражданской войной и репрессиями.

Ровно век отделяет нас от произошедшей катастрофы. Но «Отрок» хотел бы напомнить читателям и о другом предстоящем юбилее. В 2018 году исполняется 100 лет со дня расстрела царской семьи. Это трагическое событие пополнило святцы нашей Церкви многодетной семьёй в полном составе. Мама, папа, пятеро детей — семь Я. Немыслимо испытывать радость, но и горечь утраты не приживается в сердце. Светлая печаль, пожалуй, — то чувство, которое переполняет душу перед иконой святых царственных страстотерпцев.

Упоминание его имени не оставляет равнодушными «правых» и «левых», монархистов, либералов, демократов и даже ревностных православных. Каждому «есть что сказать». Вернее, высказать. В большинстве своём — претензии. Относительно свойств характера, манеры правления, политической необразованности и прочих «вопиющих» недостатков государя. Как алая тряпка на быка, действует его отречение на тех, кто уверен: именно он «пустил по ветру» могущественную державу.

Нейтральная риторика и личность последнего императора порой несовместимы. Но всё же хотелось бы на время представить, что речь идёт не о канонизированном святом, и обратиться к воспоминаниям тех, кто знал Николая Александровича лично. Знал обычным человеком. Та точка зрения, что именно преобладание «человеческого» в характере царя не позволило ему пойти на компромиссы с совестью, а вовсе не малодушие и бесхребетность, представляется нам наиболее достойной.

Не вопреки пересудам, не ради бесполезных споров, но ради памяти о хорошем человеке — наш разговор.

***

Если учитывать, что хороший человек — не профессия, напрашивается вопрос: какое же чувство влекло людей заходить по грудь в воду, провожая царя? Можно ли назвать это чувство благодарностью, и если да, то разве только лишь за то, что он одинаково просто общался с министрами и крестьянами?

Так, близкий друг царя великий князь Александр Михайлович часто критиковал политику Николая II, но самого Ники называл самым добрым, близким и родным человеком. Об императоре он был следующего мнения: «Николай II представлял собой тип человека, который страдал от своих добродетелей, ибо государь обладал всеми качествами, которые были ценны для простого гражданина, но являлись роковыми для монарха. Он благоговел пред памятью отца, был идеальным семьянином, верил в незыблемость данной им присяги и до последних дней своего царствования прилагал все усилия, чтобы остаться честным, обходительным и доступным. Не его вина, что рок превращал его хорошие качества в смертоносное орудие разрушения. Он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства».

Сухие цифры статистики наглядно свидетельствуют об обратном: его, как правителя, было за что благодарить. 75 % крестьянства уже владело землёй на то время, как появился лозунг Ленина «земля — крестьянам». (Кстати, разработанный при царе план электрификации страны также впоследствии был присвоен большевиками.) При стоимости хлеба 3–7 копеек средняя зарплата рабочего составляла 20 рублей золотом. При самом низком подоходном налоге в мире население за 17 лет выросло на 50 миллионов человек. В первые шесть лет правления тяжёлая промышленность увеличилась вдвое, за десять лет проложено 28 000 км железных дорог и построена Транссибирская магистраль. Основано 211 монастырей и 7 546 храмов. Завершён раскол и вновь открыты старообрядческие храмы. Государство отказалось от прибыли ради здоровья нации и ввело сухой закон. Зарождается авиастроение, подводный флот, автомобильная промышленность. Небывалого расцвета достигают наука и искусство.

«Его усилия преуменьшают; его действия осуждают; его память порочат... Остановитесь и скажите: а кто же другой оказался пригодным? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных недостатка не было. Но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России...» — писал Уинстон Черчилль, бывший в те времена английским военным министром.

***

Рождённый 6 мая, в день памяти Иова Многострадального, государь всю жизнь верил в то, что ему уготованы страдания. Двоюродный дядя, великий князь Александр Михайлович, возмущался: «Ники, ты просто какой-то мусульманин! У нас православная вера, она даёт свободу воли, и от тебя зависит твоя жизнь. Нет такого фаталистического предначертания в нашей вере».

Одним из элементов воспитания в те времена, в том числе и в императорском доме, являлось ведение дневника. В конце каждого дня было принято вспоминать произошедшие события. Таким образом детей приучали к осознанности в мыслях и поступках. Благодаря дневникам и письмам членов царской фамилии читатель спустя столетие имеет возможность угадывать те или иные особенности их темперамента. Например, вызывает улыбку запись в дневнике Николая II после визита в Грецию к родственникам о том, как славно они покидались апельсинами с кузеном Джорджи...

Интроверт по характеру, ещё в юности царевич Николай писал в письме будущей невесте о сокровенных чувствах к Богу: «Аликс, я понимаю Твои религиозные чувства и благоговею перед ними. Но ведь мы веруем в одного Христа, другого Христа нет. Бог, сотворивший мир, дал нам душу и сердце. И моё сердце, и Твоё Он наполнил любовью, чтобы мы слились душа с душой, чтобы стали едины и пошли одной дорогой в жизни. Без Его воли нет ничего. Пусть не тревожит Тебя совесть о том, что моя вера станет Твоей верой. Когда Ты узнаешь после, как прекрасна, благодатна и смиренна наша Православная религия, как величественны и великолепны наши храмы и монастыри, и как торжественны и величавы наши богослужения, Ты их полюбишь, Аликс, и ничего не будет нас разделять. Ты едва представляешь всю глубину нашей религии».

По воспоминаниям очевидцев, проще было принять природную скромность императора за высокомерие, чем действительно поверить в его непритязательность. Однако поступки человека всегда красноречивей внешности. Граф Дмитрий Шереметьев описывал, как однажды стал свидетелем посещения Николаем II залы станционного вокзала, заполненной ранеными, вывезенными для эвакуации: «Они лежали на полу. Среди персонала, сестёр милосердия и раненых неожиданное появление государя произвело потрясающее впечатление. Никто не ожидал его тут увидеть. Государь обошёл всех раненых, милостиво разговаривая и расспрашивая, и во время этого обхода подошёл к одному умирающему офицеру. Государь опустился возле него на колени и подложил руку под его голову. Офицер узнал государя. Государь сказал ему: „Благодарю вас за службу. У вас есть семья?“. Он ответил тихим голосом: „Жена и двое детей“. Государь сказал ему: „Будьте спокойны; я их не оставлю“. Офицер перекрестился и сказал: „Благодарю Ваше Вели...“ и скончался».

В своей книге великая княжна Мария Павловна также обратила внимание на сцену появления царя в госпитале: «Император вёл себя просто и обаятельно. С его появлением возникала особая атмосфера радости. Несмотря на небольшой рост, он всегда казался выше всех присутствующих и переходил от кровати к кровати с необычайным достоинством. После недолгого разговора с ним выражение тревожного ожидания в глазах пациентов сменялось радостным оживлением».

Похожих свидетельств — множество. Особенно любопытны воспоминания двух иностранцев: англичанина Чарльза Сиднея Гиббса и швейцарца Пьера Жильяра, преподавателей иностранных языков у цесаревича Алексея. Многие годы они имели возможность наблюдать царскую семью не «вблизи», а «изнутри». «Доброе утро, дорогой коллега!» — так запросто приветствовал государь Жильяра в те времена, когда оба преподавали наследнику в непростых и мрачных условиях последней ссылки. Но к их мемуарам и удивительным судьбам мы вернёмся чуть позже.

Интересен взгляд не особо симпатизировавшего монархии советского писателя Константина Паустовского. На страницах автобиографической «Повести о жизни» он упоминает своё первое юношеское впечатление о встрече с царём в Киевском оперном театре: «Нас (гимназистов. — В. М.) удивила разница между царём и его свитой. Николай, невзрачный и даже мешковатый, терялся среди обширной свиты. Она звенела и сверкала золотом и серебром, лакированными голенищами сапог, лядунками, аксельбантами, темляками, саблями, шпорами, метиками и орденами. Даже когда свитские стояли неподвижно, и то мы слышали неясный звон, исходивший от регалий и оружия».

Свита. Это и о ней знаменитые слова самодержца: «Кругом измена, трусость и обман». «Неясный звон», уловленный чутким слухом писателя, вскоре роковым образом заглушит и здравый смысл, и привычную для крестьянина любовь к помазаннику Божиему, и элементарное отвращение к насилию. Ложь сплетёт чудовищных размеров паутину, где увязнут министры и царедворцы, думские оппозиционеры и генералы. Рупором лжи станут, говоря современным языком, средства массовой информации.

***

«Власть, над которой безнаказанно глумятся, близка гибели», — с готовностью цитируют Бальзака революционеры всех времён и народов. Действительно, свобода слова в печати начала ХХ века была настолько неограниченной, что в газетах только ленивый не забрасывал царя едкими эпиграммами.

Но главной мишенью для сплетен и клеветы стала царица. Слухи о том, что она немецкая шпионка и продаёт государственные тайны в ставку немецкого кайзера Вильгельма по золотому (!) кабелю, проложенному из её покоев, циркулировали повсеместно.

Также Александре Фёдоровне вменяли в вину её огромное влияние на мужа. Другими словами, их упрекали в «единомыслии душ и телес», что само по себе является нравственной вершиной брака. Присутствие же Распутина рядом с царской семьёй стало катализатором всеобщего недовольства. Царь считал отношения с Распутиным личным делом семьи, но, к сожалению, частная жизнь публичных людей никогда им не принадлежит. Болезнь цесаревича — не единственная причина «загипнотизированности» императорской четы выходцем из народа. Великая княжна Мария Павловна считала, что «им обоим нравилась его кажущаяся искренность и доброта. Его речи — ничего подобного они прежде не слышали — привлекали их своей простой логикой и новизной. Император и сам стремился к близости со своим народом...».

Пропагандистская ложь на службе революционеров и либералов всё же имела за спиной реальных заказчиков. Пьер Жильяр вспоминал, как во время войны с немцами в 1915 году он встретил у знакомых молодого офицера, который с глубоким негодованием рассказывал, «что какая-то личность, якобы по приказанию императрицы, принесла подарки и деньги пленным германским офицерам, лежавшим в одном с ним военном госпитале, и что этот человек даже не зашёл в палаты, занятые русскими офицерами». Не поверив услышанному, Жильяр дал поручение провести расследование, которое подтвердило точность сообщённых фактов. «Однако оказалось невозможным напасть на следы этого лица, которому удалось при помощи фальшивых документов заставить поверить, что он облечён официальным поручением. Случай заставил меня столкнуться с одной из многочисленных провокаций, организованных германскими агентами и на германское золото», — уверенно заявлял он.

Несмотря на то, что царица ассистировала при операциях раненых солдат, дочери служили сёстрами милосердия, государь отдавал семейные дворцы под госпитали, «стать ближе» к своему народу не удалось. Генерал Татищев, который будет с ними почти до их мученического конца, однажды вслух удивился, насколько духовно близки между собой члены семьи императора и какой искренней любовью проникнуто их единство. «На что государь улыбнулся императрице и сказал: — Ты слышишь, что сказал только что Татищев? — Затем с обычной добротой, в которой проскальзывала лёгкая ирония, добавил: — Если вы, Татищев, который был моим генерал-адъютантом и имел столько случаев составить себе верное суждение о нас, так мало нас знали, как вы хотите, чтобы мы с государыней могли обижаться тем, что говорят о нас в газетах?» (Пьер Жильяр. Император Николай II и его семья).

***

В 1816 году за три дня до своей смерти поэт Державин, так много славивший монархию, успел начать стихотворение «На тленность». Сохранились две строфы:

Река времён в своём стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остаётся
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрётся
и общей не уйдёт судьбы.

Последний Романов избежал «общей» судьбы, став святым. Не потому, что в венах текла наследственная кровь особенного цвета. Время его правления так и не назвали «золотым», а факт отречения от престола для многих стал камнем преткновения. Но иногда смерть человека становится суммой всех его действий, стремлений, мыслей и чувств, дающей тот самый высокий результат, по которому можно определить, прожита ли жизнь не напрасно.

Смерть Николая II и его семьи — чёткое, ясное свидетельство выбора, не свойственного «обычным» людям. И когда позади возможность спастись бегством, и при этом — ни тени злобы, ни слова ропота или осуждения, а долгие месяцы ареста не омрачены жаждой мести или справедливости, возникает вопрос: а были ли вообще в их судьбе царские одежды, отменные блюда и помпезные приёмы? Или только дружбу и любовь в кругу семьи — эти неизменные драгоценности — приберегли они для своей предсмертной ссылки...

И ещё одно чувство, по мнению Жильяра, наполняло смелостью душу Николая Александровича: «Государь принимал все эти строгости с изумительным спокойствием и величием духа. Ни разу ни слова упрёка не слетело с его уст. Дело в том, что одно чувство, более сильное даже, чем семейные связи, преобладало в нём — это была его любовь к Родине».

Но за любовь к Родине не канонизируют. Святость царственных страстотерпцев — это выбор между жизнью и мученичеством. До самого конца они твёрдо стояли в вере, приглашали священников служить литургии, участвовали в таинствах Церкви. И смерть оказалась бессильна разлучить не только семерых, спаянных семейными узами. Украинский матрос Нагорный, доктор Боткин и ещё трое слуг приняли мученическую кончину и обрели святость благодаря тем, кто сумел зажечь в их сердцах настоящую веру. Чей огонь уничтожил ненависть и страх.

Чарльз Сидней Гиббс, этот «англичанин до мозга костей» (как отзывались о нём близко знавшие его люди), выпускник Кембриджского университета по специальностям «искусствознание» и «богословие», после насильственной разлуки со своим учеником принял в Англии в апреле 1934 года православие с именем Алексий (в честь цесаревича). А окончил свой земной путь в сане архимандрита. Постригаясь в монашество, предпочёл имя Николай — в память о любимом государе и человеке.

Не ошиблась в своём уповании и молодая Александра Фёдоровна, написавшая в далёком 1894 году, через две недели после их свадьбы, в дневнике мужа: «Отныне нет больше разлуки. Наконец мы вместе, связаны на всю жизнь, и когда земной придёт конец, мы встретимся опять на другом свете, чтобы быть вечно вместе».

Первая пуля, остановившая сердце царя, разлучила их всего на несколько мгновений...

***

Дабы не приводить обширный доклад председателя Синодальной комиссии по канонизации святых на Архиерейском юбилейном Соборе в 2000 году, завершим наш разговор удивительными в своей прозорливости словами простого учителя французского языка, урождённого швейцарца.

«Я однако непременно хочу высказать здесь следующее убеждение: невозможно, чтобы те, о которых я говорил, напрасно претерпели своё мученичество. Я не знаю ни того, когда это будет, ни как это произойдёт, но настанет, без сомнения, день, когда озверение потонет в им самим вызванном потоке крови, и человечество извлечёт из воспоминания о их страданиях непобедимую силу для нравственного исправления...» (Пьер Жильяр. Император Николай II и его семья).

Виктория Могильная
Источник

• < Назад
• Вперёд >