Олеся Николаева: Создай из тяжести недоброй – прекрасное!

Подробности

Дата: 12.02.2014 08:52

«Батюшка, благословите меня больше никогда не писать стихи!» - обратилась я к старцу Кириллу (Павлову). Но он улыбнулся – так, как это умеет только отец Кирилл – и сказал мне: «Ты еще много чего напишешь!»

В издательстве «Никея» вышла книга «Православие и творчество» Олеси Николаевой — лауреата Патриаршей литературной премии имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Эта книга — плод ее многолетних и, как она сама сказала, мучительных размышлений.

О современной культуре, личном опыте веры, встрече с архимандритом Кириллом (Павловым) и многом другом — беседа на Правмире.

- Олеся Александровна, когда, при каких обстоятельствах Вы решили написать книгу «Православие и творчество»?

- Мне хотелось выстроить ответы на те вопросы, которые я мучительно решала в течение сознательной жизни. Они имели непосредственное отношение не только к делу, которым я занимаюсь, но и собственно к моей душе и моей жизни. Поэтому эта книга – это не столько теоретические рассуждения, сколько плод моего экзистенциального опыта. Она замешана на моим личном остром интересе и даже пристрастии к проблемам свободы и творчества.

Есть книги, которые требуют от автора написать их, угрожая, в противном случае, вовсе не дать хода творческой энергии. Это своего рода долженствование, но, в конечном итоге, я рада, что ему покорилась. И что удивительно – оно совершенно не противоречит свободе.

Меня поразило высказывание Пастернака (я, кстати, привожу его в книге) о появлении в процессе творчества некой тайной, никогда поначалу не опознаваемой силы, видимостью своей безусловности сковывающей произвол автора, иначе бы он захлебнулся в бесчисленном множестве возможностей, она-то и осуществляет художественный «отбор». Эта сила – не вкус, не идея, но, как я понимаю, некая телеологическая устремленность к созданию ценности.

Так и я никак не могла успокоиться, пока не написала ее.

- «Православие и творчество» — Вы имели в виду некое противопоставление этих двух понятий?

- В массовом да и не в массовом сознании православие и творчество нередко представляются несовместимыми. Обывателю просто скучно и то, и другое. Обскуранту в культуре видится угроза духовной «прелести». Агностику представляется православие исключительно как сплошная череда запретов, где «шаг вправо, шаг влево — расстрел». («У вас, куда ни кинь, сплошь догматы да каноны, догматы да каноны», — повторяет он). Творить в такой строго регламентированной системе ему представляется невозможным.

А меж тем это заблуждение. Сам Христос говорит: «Познаете истину, и истина сделает вас свободными». Подлинно свободные люди, христиане, создали величайшую культуру, причем ее подъем и расцвет пришелся на «мрачное Средневековье», а как раз «сползание» медленно, но верно началось с эпохой Возрождения. Блистательная русская классика создана православным мироощущением и чувством слова. И в, конце концов, пережив Новое Время, подлинно свободный художник оказался перед «Черным квадратом» Малевича», возле унитаза Дюшана, выставленного в Лувре, и со стихами Крученых: «дыр, бул, щыл, убещур скум вы со бур л эз».

- Скажите, у Вас никогда не возникало дилеммы между Вашей верой и творчеством? Были ли темы или образы, от которых Вы отказывались, т.к. они не согласовывались с Вашей верой?

- Я потому и написала эту книгу,что я мучительно прошла сквозь искушения и мытарства этого выбора: в неофитском мороке я именно что была уверена в том, что тут непременно надо выбирать: или – или.. Причем вопрос представлялся мне таковым: или Церковь с ее таинствами, послушанием духовнику, смирением, терпением и «кротким молчаливым духом» или – творчество с его вдохновением, полетом, дерзновением, писанием стихов… Я решила пожертвовать стихами…

Но я понимала (уже почитала аскетическую литературу), что если я вот так – своевольно – брошу писать стихи, несмотря на всю мою любовь, на ощущение того, что это и есть мое дело, мое призвание, если угодно, то это будет грех гордыни. Поэтому, сообразила я, надо взять на этот отказ благословение.

Я пошла за этим к моему духовнику. Но, мне кажется, он меня даже не понял. И не то, что не благословил не писать, но, напротив, совсем напротив! В смущении, что я, должно быть, плохо ему объяснила, я обратилась с тем же вопросом, вернее просьбой («Батюшка, благословите меня больше никогда не писать стихи!»), я обратилась к старцу Кириллу (Павлову). Но он только улыбнулся – так, как это умеет только отец Кирилл – и сказал мне: «Ты еще много чего напишешь!» И уже потом, когда я приходила к нему, он очень поддерживал меня на этом пути.

Так вот, когда моя жертва оказалась непринятой, то, что казалось мне непримиримым противоречием, вдруг не просто рассеялось, но претворилось в нечто цельное и нераздельное. Ибо быть в Церкви – это и значит пребывать в творческом духе. А унывать и томиться от творческого бесплодия – это значит, грешить перед Богом и Церковью. Не знаю, должно быть, молитвами тех духовных людей, которых я так любила, все это так соединилось… без швов.

- В Вашей книге Вы обращаетесь к современной культуре, при этом даете ей до вольно резкие оценки («Священное Писание соседствует с порнографией»). Почему?

- Более всего меня пугают самозванцы, шарлатаны и оборотни: не-искусство, параискусство и антиискусство, которые выдают себя за искусство. Уничтожение критериев. Перемена целей. Исчезновение «культурного кодекса».

Еще Платон и Аристотель, рассуждая об искусстве, говорили о создании прекрасных форм… Служение Аполлону. Культ Красоты. И так через всю историю – Кант, Гегель. Пушкин: «Цель поэзии – не нравоучение, а идеал». Мандельштам: «Из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам». То есть – катарсис, транцензус, тяга мотылька к звезде. Эстетическое наслаждение, восторг, вдохновение, преображение…Красота. Это – одно из имен Божьих. И там, где для художника сияет Красота, христианский подвижник прозревает Святость.

Но сейчас все поменялось. Низкое небо затянули свинцовые тучи, ан и не небо это вовсе, а потолок в гнилом подвале. Цель искусства теперь – деконструкция: уязвить, унизить, опошлить, обложить матом, умертвить.
Пойдешь в кои-то веки посмотреть «Короля Лир», а там Бог знает что! По сцене бегают тетки, переодетые в дядек, и дядьки в женских платьях, звучат цитаты из Ницше, Гессе, Фрейда, из кого-то еще, чуть ли не из Дмитрия Быкова (точно – не из него, но что-то вроде). Оказывается, это, да, «Король Лир», но спектакль – о Холокосте.

Так я о Холокосте лучше уж Василия Гроссмана почитаю, Улицкую почитаю – «Даниель Штайн, переводчик». И Ницше почитаю. Но мне бы – Шекспира, как договаривались! Увы!

Когда Вы даете такие резкие оценки современной культуре, не боитесь ли Вы, что в Вас полетят камни? А Вы уютно себя ощущаете в пространстве современной культуры? Или же Вам ближе другая эпоха?

У Леонида Баткина в «Метрополе» была напечатана замечательная статья. Она называлась «Неуютность культуры». То есть в культуре невозможно расположиться со всем комфортом. У кого-то был такой образ искусства – жемчужина. Но жемчужина, оказывается, образовывается в раковине из грязи, из песка и сора, попавших туда. (Ср.: Ахматова: «Когда бы вы знали, из какого сора растут стихи…»)
И вот моллюск, защищаясь от этой антисанитарии, обволакивает себя слоями перламутра, и получается жемчуг. То есть путь искусства, существование в культе и культуре – это путь преображения болезненного, тревожного, ничтожного в прекрасное и вещее.

«Извлеки драгоценное из ничтожного и будешь как уста Мои», — говорит Господь устами пророка.
Создай из тяжести недоброй – прекрасное!

В этом состоял духовный подвиг культуры во все времена.

Беседовала Елизавета Меркулова

ИСТОЧНИК

Приобрести книгу Олеси Николаевой "Православие и творчество"

• < Назад
• Вперёд >