Амосов - сердце на ладонях

Подробности

Дата: 19.10.2017 08:20

Пациентов, удачно прооперированных этим хирургом, вполне хватило бы на среднего размера город. Он мечтал победить старение и создать такую машину, которая помогла бы врачу поставить безошибочный диагноз и выбрать оптимальную схему лечения. На его ладонях почти каждый день в течение 45-ти лет лежало живое человеческое сердце, нуждающееся в помощи. «Моя война началась, но она никогда не заканчивается». Более сорока лет Николай Амосов сражался на передовой — в операционной, где каждый раз решался вопрос жизни и смерти.

СЕРДЦЕ

Удивительный небольшой орган — величиной с кулак того, в чьей груди он бьется. На 23-й день зарождения новой жизни, часто еще до того, когда будущая мать узнает о своей беременности, едва различимое глазом скопление клеток получает невидимый стимул — и сердце начинает ритмично сокращаться, перекачивая кровь по крошечному организму ребенка. И так до последнего вдоха человека. Здоровое сердце способно учащать и замедлять свои удары, приспосабливаясь к самым разным условиям, выносить охлаждение и почти останавливаться в моменты сверхнагрузок. Это — форпост, насос жизни, квинтэссенция существования.
Случается, однако, что сложная структура органа нарушается — формируется порок сердца. Деформация клапанов, неправильное расположение магистральных сосудов приводят к нарушению нормального тока крови. Такие люди долго не живут — нужна операция. В случае комбинированных, сложных пороков — не одна, а несколько.

Хирургические вмешательства чреваты рядом осложнений — кровотечения, остановки сердца, проблемы с почками, отек легких. Но без них — нельзя. Без них — смерть. Сердце и клапаны Амосов сравнивал со Святая Святых. И, когда сердце переставало биться, он сотни раз был готов отдать взамен собственную жизнь. Его самой смелой мечтой была мечта, чтобы больные на операциях не умирали.

Кардиохирургия в Советском Союзе родилась вместе с первыми удачными операциями, проведенными Николаем Амосовым в 1955 году. Он был не просто новатором — все приходилось осваивать по книгам! День за днем человеческое сердце открывало ему свои секреты. Случались чудеса: по теории, после трех остановок сердца, четвертая неизбежно должна закончиться смертью. У него были больные, выжившие после пяти остановок.

Иногда терять было нечего: он замирал на несколько секунд перед тем, как произнести вердикт о смерти: зашиваем, сделать ничего нельзя — и вдруг приходила мысль вшить клапан! И больной — жил!
Делал прямой массаж сердца до тех пор, пока сердце на ладонях вздрагивало — и вновь сокращалось самостоятельно, возвращая жизнь в тело.

Над малой операционной в Институте кардиохирургии в Киеве установили стеклянный купол. Не только студенты медицинских вузов, но и многие люди приходили смотреть «на Амосова». Он изредка поднимал голову вверх. До конца выдерживали не все — каждая операция длилась часами.

АИК

Очень выручало первое образование, полученное в лесомеханическом техникуме и — позже, заочно, одновременно с учебой в мединституте — в Инженерном институте. Опыт работы механиком позволил Николаю Амосову запомнить, понять и позже воссоздать и усовершенствовать конструкцию удивительного аппарата, увиденного им в Мексике в 1957 году — аппарат для временной остановки сердца, позволявший хирургам работать на остановившемся органе. Это открывало совершенно новые возможности для более точных и сложных манипуляций. Аппарат искусственного кровообращения, АИК, стал настоящим детищем Амосова и команды самоотверженных инженеров — Лескова, Турганинова, Мавродика. Он фактически выполнял функцию сердца, пока бригада врачей вшивала новый клапан, делала пластику сосудов и камер сердца, устраняла врожденные дефекты. Первые опыты проводились на собаках. Потом — первая операция. Больной умер. Отчаяние. И еще много месяцев усовершенствований и доработок. И — трагический взрыв одной из спроектированных машин, при котором погибли две медсестры. А потом был светлый, славный мальчуган, тезка Амосова, Коля, со страшным диагнозом «тетрада Фалло». Это — комбинированный порок, который не дает шансов на долгую жизнь. Родители рискнули — и ребенок выжил, получив значительное облегчение.

Тогда ему казалось — он стал богом. После каждой сложной операции, которую венчал успех, возникало чувство полета и гордости — за себя, за бригаду, за институт, за современные достижения кардиохирургии в целом. Но — лишь на время. До следующей сложной операции, до следующего послеоперационного осложнения, перед которым современная медицина была, увы, бессильна. И так — синусоида вершин и падений — взлет вверх и срыв вниз. Всю профессиональную жизнь. После смерти маленькой пациентки, почти ровесницы его дочери, бессонной ночью, Николай Михайлович набросал первые строчки дневника хирурга, который впоследствии стал книгой.

Урывками, уставший, он набрасывал на бумагу мучавшие и переполнявшие его мысли, описывал эмоции, от которых болело или которым радовалось его сердце. Так родилась «Мысли и сердце», исповедь хирурга, который старается быть до конца честным перед своей совестью. Место действия, конечно, Институт кардиохирургии: читатель следует за главным героем Михаилом по его коридорам, заглядывает в палаты, посещает лаборатории и, наконец, заходит в операционную.

ОПЕРАЦИОННАЯ

Студентам медицинских вузов хорошо известен термин «поза ожидания хирурга»: поднятые вверх руки, сосредоточенность, запрет на любые касания с внешними предметами в то время, когда врач готовится начать операцию. Момент максимальной сосредоточенности. Это — затишье перед схваткой с болезнью и со смертью. Склонный к глубокому самоанализу, Амосов в мельчайших деталях описал состояние хирурга до, во время и после операций. Главное, по его словам, отсечь все лишнее, особенно эмоции. «Весь мир выключен. Можно простоять шесть часов и не почувствовать, что есть ноги», — писал он. Бесстрастие и беспристрастность. Именно поэтому он старался не вглядываться в лицо больного до хирургического вмешательства.

Зато часто и с удовольствием посещал послеоперационное отделение: еще раз посмотреть на лица выздоравливающих, особенно — детишек. Это придавало ему сил вновь и вновь входить в операционную.

А ведь сколько раз хотелось все бросить — после смертей, вскрытий, бесед с осиротевшими родными. Но не бросал. Следовал принципу: если не я — то кто же?

Случилось поехать в Америку — возможность обмена опытом среди коллег. Немного завидовал технической оснащенности, в особенности — иглам с алмазным напылением, которые используются при сшивании операционных ран. Они крепко — намертво держались в иглодержателях, в то время как отечественные просто выскальзывали в самый неподходящий момент, причиняя потерю времени, крови и нервов.

Однажды наблюдательный Николай Михайлович поинтересовался: что делает вся бригада у маленького столика в углу операционной сразу после операции (больной еще не вышел из наркоза на операционном столе)? Что так живо обсуждают? Что лихорадочно пишут на бумаге? Переводчик прислушался и ответил: делят гонорар.

Уважение к заморским коллегам-профессионалам сменилось глубоким разочарованием. Операционная и деньги в представлении Амосова были совершенно несовместимыми.

Не только операционная была «чиста» от любого вида валюты. Большое объявление в фойе Института гласило: подарков персоналу не делать. Принимаются только цветы. И, если родственники пытались каким-то образом передать денежные пакеты, хирург грозно предупреждал: будете настаивать — просто выпишу больного. Без операции. И вопрос был закрыт.

Собственно, именно операционная была тем местом, где Амосов жил. Ведь там он фактически провел бОльшую часть жизни. Но жить просто — мало. Важно наполнить жизнь, сделать ее счастливой, и он действительно был счастлив. По его словам, свое «хирургическое счастье» он пережил сполна в Брянске. Время молодости, работа в чудесном сплоченном коллективе коллег-энтузиастов. Это была целая плеяда талантливых врачей. Когда Киев в буквальном смысле «не отпустил Амосова» (он приехал только рассказать о накопленном опыте операций на легких, а остался — навсегда), почти вся «брянская братия» потянулась за ним на Украину.

Среди прибывших был, например, известный хирург Шалимов, клиника которого сегодня не менее известна, чем Институт имени Амосова.

МАТЕРИ

Отца он никогда не видел. Николай родился 6 декабря 1913 года в селе Ольхово Новгородской губернии. В 1914 отец ушел на войну, но домой не вернулся — бросил жену и ребенка. Для Николая примером настоящего человека стала мама — сельская акушерка, безмерно преданная своей профессии. Возможно, отсюда — его любовь к медицине.

Каждое утро, подходя к Институту кардиохирургии, он видел матерей больных детишек. Многие ждали, лишь бы только попросить: «Николай Михайлович, пожалуйста, прооперируйте сами…». Он старался не задерживаться, не давать волю эмоциям, не смотреть в глаза — не из-за сухости и безразличия. Просто материнский взгляд бывает невыносим: когда умирает ребенок, когда нет смысла оперировать, когда во взгляде — светится надежда на тебя, словно ты — бог.

Общался лаконично, вежливо. Со стороны иногда казалось — слишком холодно. Но внутри было сострадание и надежда — надежда, что чудо возможно даже, когда под руками рвутся живые ткани, хлещет струя артериальной алой крови, которую почти невозможно остановить. И поэтому дыры в сердце он в буквальном слове научился затыкать… пальцами. Но не научился быть бессердечным. Сообщая о своем окончательном уходе из медицины, на общем собрании коллег, он скажет: «Меня «доели» все эти несчастья, бесконечная борьба за жизни, плачущие родственники… Мой моральный ресурс исчерпан окончательно».

ХАРАКТЕР

Закаленный тяжелым детством без отца, полуголодными годами юности, напряженной работой над собой, войной, Амосов был научен самой жизнью — выживать, выстаивать, не сдаваться. Характер бойца–спартанца. Трезвая оценка себя и других. Умение организовывать. Поразительная работоспособность. В 1943 — военно-полевой госпиталь с украинском селе Хоробичи, где на 2400 тяжелораненых приходилось всего пять врачей. В среднем — 30 операций в день, трехчасовой сон. Одновременно — работа над диссертацией.

«Так прошла жизнь… Что в ней было главного? Наверное, хирургия. И если бы можно было начать жизнь сначала, я бы выбрал то же самое — хирургия».

Доктор считал, что слава и успех — очень вредны. Они расслабляют, человек начинает верить в свою исключительность — и срывается в пропасть. В своей книге он напишет: «Я уже был профессором. Правда, это не главное. Хирургия всех равняет — простого врача и академика: покажи, что ты можешь сделать? А степени — это дело второе».

На собственном опыте борьбы с гордостью, хирург понял, что каждая операция — всего лишь шаг в неизвестность. Рассекая скальпелем живые, больные ткани, достаточно одного неверного движения — и больной умрет. Работая даже с очень хорошей машиной, идеально соблюдая технику операции, достаточно одного пузырька воздуха, попавшего в сосуд, идущий к мозгу, и — человек не проснется. И даже когда больной пришел в себя, еще рано торжествовать. Осложнения — непредвиденные, роковые — и врач вновь проиграет в борьбе со смертью. И поэтому, по словам врачей, он в буквальном смысле не спускал с больного глаз, пока тот не покидал отделение реанимации.

Коллеги говорили, что характер у Амосова был непростой: мог «завестись» с пол-оборота, если находил просчеты и непорядок в операционной. Часто ругал, очень редко хвалил. Но его любили, как любят строгого отца, на плечах которого держится все. В Киевском институте кардиохирургии он завел традицию анонимной оценки медработников, причем оценивались как человеческие, так и профессиональные качества. Николай Михайлович был в списке первым.

Один раз обычная сдержанность ему изменила — прямо в Институте он покрыл матом агента КГБ, осмелившегося попасть «по срочному делу» на прием в его кабинет и предложившего «особое» сотруд-
ничество. Как ни странно, после инцидента его не тронули. Агентов и завербованных было много, а Амосов на Украине — один.

Он не ходил — он бегал. Бежать было легко — он никогда не страдал избыточным весом: утром — запаренная с вечера овсянка с яблоком, а потом — операции, операции. В кабинете — холодный чай и булочка, оставленная заботливой сестрой. Бегал, потому что 24 часов в сутки было мало. Очередь больных, многие — почти безнадежные.

Бегать приходилось в гору — Институт стоит на Батыевой горе. Молодые коллеги признавались: успевать за Амосовым непросто.

Позже, выезжая на симпозиумы в Америку, на мизерные – около 15 долларов в день – «суточные» мог накупить редких лекарств, необходимых Институту. А еще — нейлоновых рубашек, которые тогда в Союзе не выпускали. Не для того, чтобы пофорсить: именно из этой ткани он сшил первые митральные клапаны для спасения безнадежных больных. Одна рубашка — 11 спасенных жизней…

Чем дольше жил — тем меньшую роль играло в его жизни материальное и наносное. Перед своим 85-летием повесил на дверях кабинета записку: «Дорогие товарищи! Прошу вас не готовить для меня подарки. Мне бесконечно дорого ваше внимание, дороже всяких подарков... Не нужно даже цветов...».

Отличительной чертой Николая Амосова была выносливость, упорство в достижении цели. Перегрузки выдерживал. Но всегда страдал, по его словам, если в жизни случалась «недогрузка». Хотя такое было редко.

Удивительно, что страдая в течение многих лет хронической бессонницей, утром он был бодр — и в состоянии вновь войти в операционную.

Дочь Амосова, Катерина, уже после смерти знаменитого хирурга сказала, что ее отец так и не смог поверить в Бога. Но своя вера у него, безусловно, была. Он верил в человеческую совесть, порядочность, профессионализм, опыт. Верил, что когда-нибудь появятся чудесные машины и модели, которые помогут врачам спасать если не всех, то почти всех больных. А еще в то, что вера — нужна. Ведь без нее и врачу, и больному, невозможно перешагнуть порог операционной.

Прошло более ста лет после рождения Николая Амосова. Наступил новый век. А в Киевском Институте кардиохирургии имени Амосова делают операции его ученики — и ученики его учеников. Успеху книги «Мысли и сердце» можно позавидовать — она переведена на тридцать языков мира.

Где-то в космосе, в необозримом пространстве, движется плане- та номер 2948, названная своей первооткрывательницей Людмилой Черных именем Николая Амосова. А к столетию знаменитого хирурга записаны на пленку воспоминания многочисленных пациентов: «Если бы я встретила его — встала бы перед ним на колени. Это — мой второй отец…».

Мария Крыжановская

Приобрести православный журнал для семьи «Фамилия»

• < Назад
• Вперёд >