Канны. О важнейшем из искусств

Подробности

Дата: 20.10.2017 09:55

Этот текст написан в 2015 году, за год до теракта в соседней Ницце, который в очередной раз продемонстрировал, как хрупко и непрочно то самое важнейшее из искусств: «Все
виды искусств служат величайшему из искусств — искусству жить на земле»

(Бертольд Брехт).

Отзвучали фанфары, отщелкали затворы фотоаппаратов, отстучали каблучки по красным дорожкам, отбесновались поклонники и критики. Средиземноморский ветер унес аромат грушевой эссенции. Ки-нофестиваль закрылся.

Участники фестиваля разъехались, победители увезли золотые пальмовые ветви. Над улицами опустевших Канн колышутся только обыкновенные пальмовые ветки и кроны античных пиний. Тихо, солнечно, в прогнозе — неизменное «ясно».

Я приехал в Канны (по делу, замечу) в середине июня. Кинофестиваль уже месяц как завершился. Бросив чемодан в отеле, я поспешил на набережную Круазет. Пальмы приветственно и с достоинством кланялись. Пахло хвоей и петуниями. Над бухтой повисал туман, словно пышная пенка над чашкой капучино. В тумане над морем желтело расплывчатое солнце. Круазет с пальмой вместо круасана, бухта с молоком вместо кофе, небеса с одним желтком — вот такой завтрак подают Канны тому, кто прибыл рано утром. Впрочем, позавтракать по-настоящему тут тоже возможно, даже с комфортом и не без шика: то и дело попадаются двери заведений, украшенные звездой Мишлен — символом высшей кулинарной доблести.

Но что я говорю? Это должен был я прилететь утром, но опоздал сначала на один рейс, потом пропустил другой, и прибыл в Канны лишь к вечеру. Самолеты со всего мира слетаются сюда стаями, отправляясь из своих аэропортов каждые полчаса, как пригородные электрички, и приземляясь тут ежеминутно, — и потому они заходят на посадку, выстраиваясь один за другим в широкий, как бы бесконечно текущий над морем круг, — так выглядит авиаочередь на Лазурный берег. Потому, опоздав на один рейс в Ниццу (ее аэродром обслуживает и Канны), с легкостью попадаешь на следующий; это отнимает все те же полчаса и ничего не стоит. Наверное, авиакомпании считаются с тем, что «на моря» люди едут в нерабочем состоянии, и позволяют им такие маленькие слабости... В общем, утренние Канны я принимал только на следующий день.

Кино — это зрелище; но каннские зрелища начинаются задолго до прибытия и вообще даже — вне контекста фестиваля. Кто летал над сушей и над морем, тот знает, что суша обычно скрыта от глаз плотными облаками, а вот море лица не прячет — смотри, сколько захочешь, сколько сможешь, сколько вместишь. И небо над приморскими Каннами, Ниццей и Монако, как и небо над Альпами, которые шершавой щекой прижимаются к Лазурному берегу, — безоблачно или облачно ровно настолько, чтобы обеспечить сценичность на высоте 9000 м. Вид сверху — описуем, но неописуемо хорош. Городишки, озера и реки в долинах, горные хребты и пики, сочная зелень и яркий снег, испятнанные голубоватыми тенями облаков, корабли, вспыхивающие на солнце чешуйки волн Средиземного моря — смотреть на эту картину можно бесконечно. Но вот и аэропорт Ниццы, очередь над морем, энергичная посадка, беспечный контроль, автобус — и Канны.

Про Каннский кинофестиваль знают, наверное, все, но Канны служат пристанищем не только для деятелей кино; тут создана мощная фестивальная инфраструктура, которая прельщает и другие сферы. Однако кино, очевидно, является для Канн важнейшим из искусств — муралы на стенах домов все до последнего посвящены синематографу. Над набережной реет огромный, в полный рост местной мэрии Тарантино — и есть в этом что-то неуловимо-символическое. Канны в прошлом — пусть и очень далеком, античном — были все-таки римским городом. Тарантино, конечно, режиссер американский, а итальянцы, конечно, только условно римляне, но фамилия режиссера, как и многое в Каннах, недвусмысленно указывает в сторону Италии. Впрочем, это мои субъективные ощущения.

Достопримечательностей здесь, пожалуй, не так уж много — если оторвать Канны от Лазурного берега и Прованса, то совсем мало. Но они есть! Так, примерно в километре от берега лежат Леринские острова; на одном из них — Сен-Маргерит — стоит крепость Форт-Рояль. Остров, кажется, был обитаем с антич-
ных времен; до Х века им владели сарацины, а позднее на нем угнездились крестоносцы. А еще позже, в конце XVII века, Людовик XIV держал тут самого таинственного узника всех времен и народов; имени его не знает никто, кое-кому известен его номер 64389000, а прозвище — в том числе благодаря кинема-
тографу — знакомо почти всем: Железная Маска.

Ирония судьбы, иначе не скажешь: камин в комнате, к примеру, кажется мне предметом роскоши, особенно в наше, централизованно-отопительное время (хотя тарифы нынче такие, что переход на дрова вовсе не роскошь). Но вряд ли узники Форт-Рояль видели в камине что-то, кроме отопительного прибора: зимы на море, даже Средиземном, достаточно суровы, и потому каждая тюремная камера форта оборудована этим устройством. Стены камер украшены древними фресками; однако не думаю, что камин и фрески могли заменить узникам то, что они наблюдали в узкие окошки своих камер: свободу. Поэтому пытались бежать отсюда многие, но удалось это, кажется, только одному наполеоновскому генералу.

Нынче остров — только туристический объект; на нем больше не селятся рыбаки, крепость оставлена солдатами, а сведенный для отопления крепости и тюрьмы лес восстановлен французскими лесниками — просто так, для красоты и прогулок. В бывших казармах обучаются дети, похоже, чему-то бойскаутско-
му. И снова ироническая улыбка судьбы и истории: в крепости, пушки которой грозили гибелью всякому кораблю, входившему в бухту Канн, теперь музей античного судоходства. Пушки, впрочем, по-прежнему на месте, а их жерла смотрят туда же, куда они смотрели все последние века: на море.

Но пора возвращаться в город — за 10 минут кораблик доставит туриста обратно в гавань. Да, гавань, пожалуй, тоже достойна быть названной в качестве украшения местного ландшафта. Такое количество и разнообразие яхт встретишь не часто: от самых крохотных до огромных, в трюмах которых спрятаны яхты и катера поменьше, а в кают-компаниях стоят обширные столы, покрытые белоснежными скатертями и сервированные, словно для королевского приема. Все флаги будут в гости к нам — именно так! Порты приписки покрывают все кон- тиненты и звучат волнующим, томительным призывом и влекут за горизонт даже чуждого романтике дальних странствий человека.

А над гаванью на холме возвышается угловатый форт — и поэтому вообразить себя пиратом на какой-нибудь Тортуге совсем несложно. Я вообразил.

Сам город Канны производит особое впечатление. Само собой, Средиземноморье — это всегда особые впечатления, да еще так по-каннски изысканно приправленные кинематографическим флером, ароматом петуний, из которых тут сооружают целые деревья, и колеблющимся лесом мачт и облачками парусов. Но есть и еще кое-что: Канны — место аристократическое. Свет — тот, о котором читают в великосветских романах и в светской хронике, высшее общество — вот такая каннская достопримечательность.

Говорят, у аристократии принято содержать виллу на Лазурном берегу; эту традицию в середине XIX века заложил лорд Генри Питер Брум, проездом прихворнувший в Каннах. Городишко лорду приглянулся, — а он и вправду очарователен, об этом можно судить по живописным старинным кварталам на холме Сюке. Лорд завел здесь дом — а за лордом потянулись и прочие титулованные особы. И до сих пор эта традиция жива: кто-то содержит виллу или даже целый дворец, а кто-то на постоянной основе снимает апартаменты или даже целый этаж в одном из прибрежных отелей. Нет, владельцы и наниматели тут не живут; они навещают Канны в сезон, проводят тут несколько дней и перемещаются по глобусу — «вслед за весной» — согласно великосветскому календарю. Виллы и отели пустеют; так и в июне они стояли безмолвные, с закрытыми ставнями. И эта обратная сторона аристократических визитов весьма заметна: набережная Круазет, прибрежные улицы — все они производят впечатление покинутого города, который по какой-то неизвестной причине содержится в идеальном порядке, как наделенный искусственным интеллектом городок Бел-Уезер из романа Роберта
Шекли «Координаты чудес». Роскошь, изысканность, чистота, ухоженность — и безлюдье, даже необитаемость. Согласитесь, это имеет совершенно особый колорит.

Первые этажи улиц — сплошь бутики самых-самых марок и брендов, их прилавки предлагают все только самого последнего парижского показа. И тоже — пусто, покупателей нет.

Цены, естественно, соответствуют: тут цены вообще соответствуют статусу самых дорогих гостей. В магазине «подержанных» авто предлагаются Роллс-Ройсы — только чуточку припавшие пылью в гаражах прежних хозяев.

Да, а пляжи в Каннах так себе. Впрочем, может, кому-то нравятся узкие пляжики и грязно-серый песок — мне нет. Но море, Средиземное море... Отдался ли ты его ласковым объятиям, взираешь ли ты на него с холма Сюке — отсюда оно похоже на мотылька с крыльями цвета переспелых слив, пришпиленного иглами мачт, — море околдовывает. Займешься ли каким-то делом, заговоришь ли с трескучим собеседником, а поймаешь его цвет и ширь хоть краем глаза — и замолчишь как будто бы ни о чем, и снизойдет в твою душу покой — такой же широкий, как море, и такой же способный породить вдруг, как море рождает волны, — чувство, мысль, стихи...

Побродив по безлюдным приморским улицам Канн, скоро начинаешь ощущать нечто странное. Все вокруг — вполне настоящее — а все-таки без людей кажется только почти настоящим, даже бутафорским. Ты словно попадаешь в... кино. Вот именно! — кино, декорация! Канны в своей самой прибрежной части производят впечатление дорогих, на совесть и с большим вкусом сработанных декораций для съемок какого-нибудь грандиозного, с американским размахом фильма из жизни князей с княгинями, а может, и королей с королевами. Так что кино пришло сюда неслучайно: Канны производят впечатление одной из самых лучших и достоверных съемочных площадок мира.

Туристы, конечно, оживляют пейзаж, однако они кажутся в городе людьми случайными, посторонними: ведь сколько бы их не толпилось на Рюд'Антиб, все окна там по-прежнему закрыты ставнями, а ночью — темны. Здесь никто не живет.

Но есть, есть в Каннах и настоящее, небутафорское во всех смыслах. Чуть дальше от моря, чуть уже и круче улицы — и показывается обычный и живой средиземноморский городок, полный шума и движения. Среди старинных домов носятся вполне современные дети и собаки; старики — тоже довольно современные — степенно приподнимают шляпы и раскланиваются со знакомыми; в лавках идет бойкая торговля обыкновенными товарами по человеческим ценам. Хлопают двери контор, жужжат грузовички торговцев. В просветы между домами и деревьями врывается синь — то неба, то моря. За столиками кафе текут беседы. В открытых окнах видны живые глаза и цветы. Понаблюдаешь-понаблюдаешь, да и задашься провокационным вопросом, а не является ли искусство жить — важнейшим из местных искусств. Впрочем…

Фестиваль пришел, фестиваль ушел. Кино кончилось.

Жизнь — продолжается.

Максим Федорченко

Приобрести православный журнал для семьи «Фамилия»

 

• < Назад
• Вперёд >